Вокруг была лишь тьма и тишина - это всё что окружало того, кто только вчера достаточно выпил в клубе, дабы отключиться полностью: забыть весь прошлый день подчистую, словно никогда и не жил. Но потом, постепенно, не сразу, а словно цветы просыпаются от зимней спячки - воспрянет гордой силой осознание, что-то здесь не так. И вот именно тогда, будто яркой вспышкой вернётся в тело боль, звуки нахлынут рьяным потоком - стенания, хрипота, и звук тяжёлой металлической двери, что медленно, словно нехотя, отворилась, а потом со скрипом затворилась вновь. Вдруг вновь нахлынула тишина: хрипы, стенания, какой-то неясный звон - стихли, а потом зазвучали с удвоенной силой, когда шаги послышались вновь; приближаясь к тому, кто был сейчас связан и не мог пошевелиться, к тому, что вчера так опрометчиво пил в клубе. А затем оказался здесь: в смирительной рубашке, лежащий на холодном цементном полу, ощущая на лодыжках кандалы, на глазах повязку, а во рту такой знакомый вкус шарика алого кляпа. 
    — Ну как ты здесь? — послышался грубый мужской голос откуда-то сверху, тяжёлый металлический, до безумия спокойный голос незнакомца. Возможно попытаются даже вспомнить этот голос, но тут же незнакомец даст подсказку: — Вряд ли ты меня помнишь, а вот я запомнил тебя хорошо.
    Голос стал чуть ближе, похоже мужчина присел на корточки и тут же раздался металлический звук близ головы, похоже что-то поставили рядом, но не ясно что. Однако и здесь ответ долго не заставил себя ждать, повязки на лице пленника коснулись, стягивая её медленно. Вот здесь пленник мог наконец-то увидеть: металлический поднос перед своим взором, на нём лежал ещё дымящийся паром готовый стейк и больше ничего. Также можно было увидеть своего пленителя - массивный, высокий, широкоплечий и крупный. Он был без рубашки, только в штанах, из-за чего можно разглядеть рельеф мышц. А также бесстрастное лицо с блеклыми серыми глазами, прямой нос, с пересекающей его свежей царапиной, да и на подбородке красуется лопнувшая кожа. Длинные белоснежные волосы почти касаются пола, растрепались и спутались. На шее висит металлический чёрный крестик. А костяшки на пальцах - исцарапаны до крови. 
    Ещё можно попытаться разглядеть комнату: небольшое квадратное помещение, с единственным окном за спиной пленника, откуда льётся слабый свет. Но что за окном - не видно, оно словно под какой-то матовой плёнкой. На потолке видна решётка вентиляции, где-то в углу белый унитаз и там же торчит из стены ржавый вмонтированный душ, а где-то под ним сетчатый слив в полу. 
    Зато теперь становится ясна причина стенаний и хрипов. К стенам, ко всем четырём, по одному прибит большими гвоздями, словно распятье Иисуса, друзья, рок-группа пленника. Которые также с кляпами, ещё живы, но истекают кровью и со страхом смотрят на пленителя, но явно не он на них. Взгляд незнакомца устремлён на того, кто лежит на полу в смирительной рубашке.
    — Узнаешь своих друзей? Красиво весит ваш гитарист, бедняга, он так плакал, когда я ломал ему пальцы. Жаль, что ты не мог услышать, ведь вчера в клубе я подмешал тебе препарат, дабы ты отдохнул, поспал немного. А то твой любовник тебе бы этого не дал сделать, верно? Я достаточно долго наблюдал за тобой, чтоб разглядеть вашу порочную связь. Однополая любовь, хм, не подумал бы, что тебя интересует такое, ведь девчонки в школе засматривались на тебя с особым вождением. — пускай мужчина и старался смотреть в глаза пленнику, он на несколько секунд перевёл тяжёлый взгляд на любовника пленника, того, с кем были в одной рок-группе, да и знакомы ещё со школьных лет, как и со всеми остальными, кроме незнакомца. Хотя он и упоминал как было в школе. Потянувшись за спину, незнакомец вынул из-за пояса нож, опасно сверкнувший в руке острым лезвием. — Увы, привёл я сюда не всех из вашей дружной компашки. — в голосе слышалась издёвка, явно неверие во всякую призрачную дружбу. 
    — Часть из них сгорела тогда в клубе, где, кажется, праздновали важный праздник, мельком вспоминая про твоё день рождение. Ты ведь мало помнишь с того дня? Даже наш с тобой танец забыл? Ничего память вернётся. А вот подарок... — мужчина стал на одно колено, чтоб пристально заглянуть в глаза своему пленнику, приставив холодно лезвие стали к щеке. — Не могу же я оставить без подарка старого, друга. Поешь, тебе нужны силы. — безрадостно хмыкнув, угрожающе произнёс незнакомец, почти касаясь белоснежными прядями чужого лица. Медленно скользя лезвием по коже, поддевая ремешок кляпа и срезая его одним движением, словно тонкую сухую трость. 
    А потом приподнимается, указывая взглядом на стейк. Взвешивая в руке нож. 
    — Он дорогой и качественный, я для тебя его вырезал, со всей нежностью. Как вырежу и его. — теперь тяжёлый взор вновь вернулся к любовнику пленника. А незнакомец опасно наклонил торс в его сторону, словно собирался сделать шаг.

Чужие стоны раздражали. А вот ощущение связанных конечностей было даже привычным. Приходить в себя было тяжело. Вот сколько раз просил, что развлечения не когда он столько выпил. Хотя может опять это другие развлечения. Скрип двери, что приводит чуть больше в чувства. Голова трещит по швам, во рту привкус вчершнего алкоголя. Не самое приятное, что можно ощущать с утра. Но не пить не выходит. Да и просто чем-то нужно себя убивать медленно. Другим убивать быстро. Да и какая теперь разница?
Жизнь в принципе штука не легкая. Где-то ты король сцены. Бог на тело которого облизываются все фанаты. Но мало кто знает о другой части жизни. В принципе очень тяжело узнать что скрывается за тем или иным действием человека. Что на самом деле ощущают мудаки, а кем-то другим он себя не считал. Прекрасно знал все свои прегрешения. Поэтому наказание - так же принимать нужно стойко. Собаке собачья смерть. Эта философия была всегда.
Его компания такие же отморозки, как и он. В разной степени. Они все познали все грехи и доступные и придумали свои, о которых никто не знает. Не ведает, что такое в принципе возможно. Взгляд в никуда. Механическая жизнь, где нет ничего что может порадовать. Темнота со всех сторон. Какой смысл погружать в ад того, кто в нем всегда. Кто туда ходит как к себе домой.
Тело ломит, голова трещит. Чужой голос бьет молотком по мозгам. Но видимо так нужно. Что-то про друзей, что-то про сломанные кости. Запах крови он ощущает так же хорошо. Знакомый запах. Любовник. Это бы вызвало улыбку, но кляп мешает. Хорошо, что его не вырвало, было бы крайне забавно захлебнуться в собственной блевоте, только потому что она не может выйти наружу и заставит захлебнуться. Что-то про девок. Да они висли, так же как и не девки. На нем в принципе многие висли. Что поделать, когда жизнь такая висячая. А ты в ней маникен или шест, на котором висеть все любят.
Тошнотворный запах мяса рядом. В голове продолжает мутить. Перед глазами прывычно плывет. Почти ничего не видно. Это тоже привычно, давно так. Взгляд не меняет своего безразличия. Стоны, они отлично бы ложились на музыку. Юноша прикрывает глаза на мгновения. Он почти слышит музыку, почти видит нужные ноты, нужный перебор. Вот тут должны войти ударные, они подчеркнут чужие стоны. Кто-то сгорел? В представлении вспыхивает пламя. Музыка бьет по ушам со всех сторон. Гитарист должен сыграть соло, надрывное, жалобное соло, сквозь который надрывным криком должен звучать голос солиста. Его голос. С надрывом с истерикой в голосе. И чтоб вокруг все в огне, чтоб прочувствовали боль и страдания грешников. Зачем в его фантазии прорывается чужой голос говорящий про мясо. Мясо не должно быть в этой песне.
Прикосновение метала к коже, кляп падает вниз, ударяясь об пол, последним взрывным аккордом, ударом палочки по тарелке. Все, аплодисменты, новый шедевр готов. Прекрасная картина.
- Должны быть перевернуты. - Безразличный голос, фигуры на стене расплываются в одно большое пятно, но фантазия, подкрепленная не только алкоголем, но и тем что он принимал в баре хорошо помогает нарисовать то что там должно быть. Но они должны быть перевернуты. Сатана не приемлет если его дары будут так богоподобно висеть. Это не правильно, его рабы должны быть покорны, только тогда он дарует своим жалким последователям крохи удовольствия, вырвет душу на живую и разорвет плоть. Только так. Иначе все будет еще хуже.

    Он наблюдает за всем, пристально, расслабленно, неотрывно следя за каждым мимическим движением на лице того, кто напротив. Стоны боли льются по комнате, сочатся из всех щелей. Однако это не вызывает ничего, кроме расслабления, но ни радости, ни восторга, - ничего такого не пылает в груди. Нож вонзается с чавканьем, мясо вкусно пахнет, пряностями, которые заглушает сырость помещения. Протягивает дар к губам вокалиста, однако тот, похоже, отвергает его. 
    Эдвард спокойно смотрит на то, что вылилось из ослабленного организма. Кто-то таки не умеет пить. Однако дело не только в этом. Он помнит, как покупал таблетки у дилера, как тот увещевал его меньше пить успокоительных, а то совсем на безэмоциональный камень стал похож. Да и предупреждал насчёт препаратов для «развлечения», мол, девчушку так развезёт, что она не только обмякнет в чужих руках, но и галлюцинации будет видеть такие яркие, что мама не горюй. Похоже это сейчас и происходило, собеседника штормило, рвало, да и слова его звучали странно. 
    Эдвард спокойно посмотрел на испачканный пол. А он ведь так старался, убирал здесь, чтоб могли жить в чистоте. Медленно поднёс кусок мяса к своим губам, жадно откусывая, не пропадать же добру, верно? Рвотное пятно расплывалось, а мужчина продолжал на него смотреть и есть. Припоминая, как его вот точно так стошнило на физкультуре после бега, и вот те, кто сейчас приколочен к стене - смеялись громче всех. Так почему сейчас так тихо? Почему сейчас не смешно? Или нужно вырезать улыбку на губах каждого?
    Доедая неспешно мясо, мужчина вновь уставился на вокалиста. Хоть взгляд его был сердит, однако внутри Эдвард не испытывал злобы. Нож был в правой, рабочей руке, а вот левой - сделают выпад, поймают вокалиста за воротник и потащат вверх, поднимая на ноги. Даже если тот начнёт падать - сил удержать хватит. Из-за кандалов на ногах вокалисту явно будет трудно идти, но что ж, придётся потерпеть. 
    Делая шаг назад и в сторону, Эдвард шёл спиной к цели, не сводя взгляда с вокалиста. 
    — Переверни его. Покажи дар. — хрипло говорит мужчина, потянув к фигуре у левой стены. Пряча на время нож за пояс, чтоб расстегнуть ремешки смирительной рубашки. Дать временную свободу, дабы обозначили то, что видят.

    Запах жареного мяса, и кисловатых рвотных масс, вперемешку с тяжестью металлического запаха крови - окутывал ласковыми касаниями, сжимая горло до хруста. Душновато от стольких запахов. Эдвард посмотрел вверх, на решётчатый проём вентиляции. Работает? Вроде бы должна хорошо проветривать, но как-то сейчас этого не чувствуется. Само тело горит, словно его пленила лихорадка. А взгляд вечно цепляется за стекающие капли крови, падающие на пол. Что-то не так. Где радость, где восторг, эйфория? Ему казалось, что будет более эффектное шоу, а сердце будет реветь овациями, как толпа фанатов при виде любимого исполнителя. Но нет, как-то всё прозаично. Он просто смотрит на своих мучителей, а они избегают встречи взглядов. Разве это справедливо? 
    — Разве это справедливо? — повторяет дрогнувшим голосом мужчина, вспоминая, как ему говорили эти слова: — Посмотрите на этого неудачника. — фырчит он, подавив смешок. Всё ещё удерживая в своих руках вокалиста, который рассказывает интересные истории. 
    — Потоп, да? А ты умеешь плавать? Почему бы не встретить потоп вместе? — Эдвард прекрасно осознаёт, что вокалист не в себе, жалко, так он не насладиться картиной полностью. Но пускай даже так. Своему собеседнику дают возможность опереться спиной на грудь, бережно приобнимут за талию, чтоб не упал. Падать ещё рано, падать нужно правильно и не сейчас. Второй рукой медленно вытягивают нож из-за спины, а потом вкладывают рукоять в чужие пальцы. Убирают руку от талии, чтоб поймать чужие ладони своими, свести их вместе, дабы могли крепко удержать нож двумя руками. Направляя остриё в живот висячего обидчика. 
    — Ну так давай, ударь, извлеки звук... — раздастся тихий шёпот у уха вокалиста. Правда тут же обрывается, под тяжестью чужого голоса. 
    — Подожди, постой, остановись, я не хочу умирать, не надо! — панические нотки в голосе висячего обидчика так притягательны. Он всхлипывает, дрожащими, слабыми губами пытается донести хоть какую-то информацию до мучителя. 
    Эдвард наконец-то улыбается, медленно так растягивая губы в довольной ухмылке. 
    — Этого ещё недостаточно. — хриплым от довольства голосом говорит мужчина, так, как когда-то, в прекрасном девятом классе, ранней осенью. Он возвращался домой после школы. Вновь окликнули его ботаном, вновь он ускорился, в попытке избежать этого всего, но... его избили толпой за то, что он был недостаточно вежливый, не обернулся сразу. Должен оборачиваться, обязан приветствовать королей этого мира. Подошва ботинка прилетает в голову. Больно, мир вокруг кружится, а колокольный звон бьёт по ушам. «Этого недостаточно!» - всё, что он слышит. Поэтому сейчас, сжав с силой ладони вокалиста, направляет нож прямо обидчику в живот с мстительным удовольствием, одним рывком вонзает холодный металл в горячую плоть до громкого чавкающего звука. И вот теперь слышен крик, что пронзает тело мурашками. Живой, настоящий, такой неподдельный крик боли, что приводит в смятение. Люди умеют кричать так громко? Настроение тут же портится. 
    — А когда я кричал, так ты не слышал. Сейчас кого зовёшь? М? Кого он зовёт? Тебя? — последние вопросы адресуют уже вокалисту, который может ощутить спиной, как напряглась чужая грудь. И с какой силой надавили широкой ладонью на чужие пальцы, будто в попытке раздавить рукоять, по которой медленно стекала алая, горячая кровь.

    Неудачники не все, кто-то на небе или под землёй - умело решат судьбу многих. Некоторые рождаются удачливее во всём, да ещё и с интересной миссией - другим указывать насколько они неудачны. Может, Эдвард чего-то и не знал про подвалы чужой души, но здесь он видел всё чётко, как на ладони, что присутствующие, в этих каменных стенах, должны познать ту боль, которую испытал он. И никак иначе. 
    — Эфемерна. — смакует это слово мужчина. Глянув вниз на собеседника, прямо в макушку, тем более рост позволял. — И какие условия договора?
    Мужчина лишь фыркнул, немного приподнял и даже встряхнул вокалиста. 
    — Дно? Будь ты на дне, не смог бы говорить, потому что там нет воздуха. Значит ещё до дна далеко. — со злобой хмыкнул мужчина. Ему ли будут рассказывать как там на самом дне? Когда и день не день, и солнце - мука. Когда тебя давит волной масса всякого жизненного барахла, а ты просто позволяешь это делать, потому что сражался до последнего, но проиграл. Даже сейчас, давая возможность ощутить тяжесть рукояти - Эдвард заведомо проиграл всё, свою жизнь тем более, и уже очень давно. 
    — Как поэтично. Так дай жизнь звуку, чего ты ждёшь? — вновь шёпот у самого уха, будто ласковый голос смерти, что поёт свою колыбельную. Расслабленный голос, с нотками довольства, когда острие лезвия так красиво упирается в живот.
    — А о чём твои песни? Я слышал только одну, очень важную. О смерти и страдании зверька. Там был убийца, что для защиты, мести за своего питомца - погубил всех. И держал точно такой же нож. Узнаешь? — именно таким описывали нож в песне, именно так распяли обидчиков. Разве забыли об этой песне? И как только с чавкающим звуком пролилась кровь, когда хриплый выдох жертвы разбился на сотни жалящих осколков из крика - Эдвард вскинул бровь в удивлении, вздрогнув всем телом. Замирая в ступоре на неопределённое время, после слов собеседника. 
    Он ещё долго не мог прийти в себя, тело чуть затрясло, обдало холодным потом. Крик жертвы постепенно переросли в жалкие рыдания. Но Эдвард не расслабил руку, просто смотрел вниз на вокалиста. 
    — Придёт. Спасёт. Главное, не прекращать звать его. — тихо проговорил мужчина у самого уха вокалиста так, чтоб могли слышать только голос Эдварда, который терялся в чужом омуте крика. Другие распятые начали биться в истерике, в панике, взмолившись всем известным богам. Но увы, боги слепы и немы, а вот стервятники - очень даже зрячие. 
    — Как сеешь, так и пожинаешь. Спи. — голос стал громче, чтоб перекрикнуть этих орущих полоумных. Резко убрать руки и отступить на шаг, забирая хоть какую-то опору, позволяя вцепится в рукоять ножа. И тут же резкий удар придётся в затылок вокалиста. Боль и темнота. А дальше неизвестность. 
    
    Вот только эта самая неизвестность растворится в звуке будильника, в ласковых лучах солнца бьющих из-за окна, да и мягкости кровати. Вокалист проснётся в номере отеля, ему неизвестного, явно раньше он здесь не бывал. Вокруг не будет никого, ни маньяка, ни стен, ни жертв. 
    Лишь многим позже выясниться, что это всё не привиделось. У главаря будет рана в животе и на руках, ногах, вот только всё аккуратно зашито и перевязано. Причём сделано так всё добротно, что старался явно профессионал в лечении таких ран. Живы все. Абсолютно все. И это заставит задуматься о многом. 
    Естественно жалоба в полицию не заставит себя ждать, вот только... это ничего не даст. Окажется, что якобы главарь и заказал номера отеля, бдсм комнату с атмосферой заключённых, да и вроде как обнаружат нож, а на нём будет столько отпечатков, включая всех кто играет в группе, что полиция слабо чему-то поверит. Ведь камеры в клубе покажут, что пили много, употребляли много, других свидетелей нет, да и завсегдатые клуба будут рассказывать о довольно жестоких увлечениях группы. Вишенкой на торте станет то, что маньяк бы не стал так скрупулёзно лечить, да и номер гостиницы заказали сами через сайт. Мол, это вы ребятки сами себя порезали, поскольку в показаниях то как раз таки резал вокалист, а ему помогал тот, кого в клубе не видели, никогда не знали и не пересекались. Походу наркота хорошо так крышу снесла всем. И попытки узнать про тот день в подробностях, тоже не дадут своего результата, ведь от страха и препаратов - показания будут разные, неточные. Однако охрану полиция поставит, правда ненадолго. Потом наймут частную охрану, но не всем. 
    Главарь будет рвать и метать, грозясь достать эту падаль из-под земли, но при этом вздрагивать от каждого громкого звука. Будет видно как он напуган, но пытается показать, что его этим не возьмёшь. И обвинять всех будет, и агрессивно бросаться, если кто усомниться в словах про маньяка. Так пройдёт две недели, главарь перессориться чуть не со всеми. Ещё и вокалиста будет винить, что сделал удар ножом в живот. И в одну такую тихую ночь, когда вокалист останется один, а сон его будет не слишком крепким, что-то очень тревожило. В такую ночь он услышит голос во тьме:
    — Не спится?
    До боли знакомый голос из подвала. Или видения? Наркотического сна? Была ли то правда или ложь?

    Именно так, многие ничего не имеют, живут как паразиты на горбах тех, кто их обеспечивает. Но при этом ведут себя как цари, боги! Решая судьбу тех, кто просто имеет меньше их. 
    — И с кем заключён твой контракт? — встряска лишней не будет, вдруг после такого придёт новое вдохновение на написание прекрасных текстов. Однако это и способ сказать, чтоб опомнились, вырвались из наркотического омута, хотя, кому это хоть когда-то помогало. 
    — Потому что у тебя всё ещё есть руки, ноги, голова на плечах. Ты не голодаешь, не умираешь, можешь подняться. А вот когда не сможешь встать - это уже дно. Пока что ты не на нём. — спокойно сообщает мужчина, с намёком на то, что всегда может быть хуже. Если остались силы доказывать, спорить, что чужое дно более бездонное чем у других - значит это ещё не конец. Самая бездна - когда уже всё равно, безразлично абсолютно всё. Вот тогда наступает молчание и немое согласие, чтоб не происходило. 
    — Мертвые молчат, или их заставляют умолкнуть вот такие, с ножом у ненасытного брюха. — но за творчеством не следили, лишь за группой. Ведь однажды, случайно, пришли на концерт с друзьями, не подозревая, что увидят там давних врагов. Услышали лишь одну песню про месть, как мир заиграл иными красками. А воспоминания из прошлого - вынырнули из омута старательного забытья. Вот так просто жизнь вновь перевернулась с ног на голову.
    — Хм, вот когда его встретишь, посмотришь - этого ли спасения ты желал. — лёгкий, но приторно горький смех обволакивает сознание вокалиста, погружая его в беспросветную темноту. 
    
    Эдвард всё это время наблюдал за тем: как и кто реагирует на такое интересное происшествие. И вроде бы попытались скрыть от прессы такое, однако буквально пару дней назад вышла громкая статья об ужасных развлечениях группы под наркотиками. Вопреки всем ожиданиям - популярность только выросла, а сочувствующих стало больше. Эдвард был доволен, да, именно популярность сейчас вскружит голову тому, кто так напуган. Он даже решит, что всё идёт хорошо, и ничего страшного с ним не случилось. Вот и пойдёт этой ночью развлекаться ещё где-то, оставляя вокалиста одного. Пускай зверь ликует добыче, славе, которая станет его ядом. 
    — Неужели мой образ приходил к тебе во снах, от того ты и проснулся? — тихо хмыкнул мужчина, ведь он не шумел, да и стоит здесь очень давно так что будил точно не он. Эдвард стоит спиной к окну, в тени плотной шторы, что скрывает его силуэт. Лунный свет сочится из щели между шторами, падает на вокалиста, давая возможность увидеть Эдварду какие-то неясные следы чего-то. Взгляд непрошенного гостя становится задумчивым. 
    — И где, пожалуйста? — холодным тоном отрезал мужчина. Разве не это слово всегда требовали у него на каждое, любое действие он должен был говорить «пожалуйста» и лаять, как верная собачонка - это казалось многим забавным. — Скажи вуф-вуф. — скорбно произносит Эдвард, тихо, себе под нос, чтоб не услышали. А потом делает шаг ближе, подступая с неясными намерениями, медленно шагает, нагнетая обстановку. Нависая над вокалистом, чтоб внимательно посмотреть. Секунду тянулись в молчании, он просто смотрел, словно ждал чего-то. Белая прядь выбилась из копны волос, свисая, словно петля для висельника. А потом вокалиста резко сгребут, вместе с одеялом, поймав на руки и тут же зашагает в ванную. 
    — Где твой шприц?

    — И ты у него? Не здесь? — вопрошает мужчина, с лёгкой толикой удивления. Каждый свой смысл создаёт сам, кто-то говорит что смысла нет ни в чём, а кто-то и в малом находит огромных размеров смысл.
    — Как знать, вдруг найдётся смысл. — слишком блекло отвечает мужчина, тут уже как захотят думать и говорить. Но в понимании Эдварда - это ещё не дно. И это со стороны кажется, что лучше, пока действительно это не испытал. Не лучше. Ни капли не лучше.
    — Кто говорит - тот и может сказать. — кивает Эдвард. А кто сказал, что он убьёт? Смерть слишком лёгкое избавление от всего.
    Эдвард лишь хмыкнул на это «тоже», он ещё ничего не показал, чтоб могли смотреть.
   
    — Какое бойкое отрицание, значит я угадал. Ты ждал меня. И сколько лет вместе? — Эдварда также не удивляет отсутствие реакции на незнакомца, сколько он помнил, а вокалист всегда спокойно реагировал на всё, скрывая эмоции. Мол, ничего не случилось, всё нормально, хотя это было и не так. Безразличие - тоже показатель эмоционального спектра.
    — Тогда зачем просил? Если не желаешь получить нужное? — ласково проговорил мужчина, словно ребёнку, который не хочет быть вежливым и сразу закрывается от мира отказами от всего. — Ты ведь хотел. — подначивает мужчина, пока поднимает на руки. Слишком легко, как пушинку.
    — Да, я знаю что тебе сейчас нужно, но оно не в ванной. И какая же из моих теней подвела тебя к такому решению. — хмыкнул мужчина, сворачивая, направляясь совсем не в ванную, а в гостиную. И вокалист мог ощутить нечто необычное, грудь собеседника была не такая плоская как раньше, а мягкая и выпирающая.
    Вокалиста положат на диван, а сами сядут напротив, на журнальный столик. И вот сейчас, в лунном свете можно разглядеть, что на собеседнике - платье горничной. Эдвард молчит, внимательно смотрит на вокалиста, а потом достаёт что-то из потаённого кармана, кладёт это на тумбочку. Белый конвертик с порошком, рядом пустой стан и бутылочка воды, услужливо всё подготовлено.
    — Выбор за тобой - пить или нет. А я послушаю, пока ещё ты можешь говорить, послушаю о том, кто рассказал тебе про то, что никто не придёт. Кто дал тебе эту истину? Если желаешь ответить, а коль нет - что ж, пускай так. — в голосе слышится проблеск эмоций, заинтересованность, желание понять что происходит и как это происходит.

    — Ты меня видишь лишь пятном? И никак иначе?  — тяжёлым басом спросил мужчина, словно само определение было зловещим. Пятном его считали всегда, везде. Таким пятном, которое пытались смыть с лица земли, чтоб и не существовало никогда. Не человек даже, а пятно. — И какими цветами я был ещё?
    Мужчина лишь качает головой.
    — Ни в чём нет смысла, но некоторые вещи всё-таки происходят. — ответил мужчина. Значит не так оно и было нужно, если и без этого нормально.
    — А ты мне расскажи подробнее, вдруг узнаю больше. — произносит мужчина, несёт свою ношу к дивану. Голова почему-то пуста. Не хочется ничего. Месть всегда бьёт в самое сердце поначалу, разжигает пламя, но потом - искры гаснут, оставляя привкус неудовлетворённости.
    — Пожалуйста. — коротко произносит мужчина. Внимательно набоюдая за собеседником. — Обсудим ещё раз, отвечай. — спокойным, ровным, но весьма требовательным тоном произносит Эдвард. Он не вмешивается в тайные ритуалы с чехлом, чуть прикрывает глаза от непривычной вспышки света, но продолжает наблюдать из-под опущенных век. Ведь есть возможность скрупулёзно рассмотреть отметины на коже, следы чужой любви и... пальцев на горле? Он прекрасно умеет определять характер следов. Эдвард скривился, отворачиваясь ровно в тот момент, как громкая музыка ударила по барабанным перепонкам. Он вздрогнул, но виду не подал. Стараясь унять в груди гулко бьющееся сердце и так неуместно просочившуюся жалость. Жаль того, кто получил побои? Зачем? Почему? Время мести, а не жалости. Не нужно ставить каждого побитого в один ряд с собой. Связались с вот такой компанией - значит должны платить за это. Вот только эмоции не слишком пытаются подчиняться логике.
    Эдвард лишь качает головой на это «прошу прощения», забавно, что именно таких слов он ждал в школе, но они так и не прозвучали. На это «любовь моя», кривятся ещё сильнее, но уже от обилия злости, сжимая ладони в кулак. Любовь у них тут. Даже после ножа в животе они всё ещё продолжают эту игру в любовь.
    Шумно дыхание из динамиков, вперемешку со стонами, заставляет невольно поднять глаза к потолку, словно там сокрыт какой-то ответ. Он вот так звонит, когда трахается с кем-то другим? Настолько не уважая своего... впрочем да, этот человек большим уважением не отличался, да и малым тоже. Эдвард лишь слушает, молчит, хм, так вот как его план работает, такие значит последствия. Вокалиста заменят, а этот хмырь продолжит жить довольной жизнью - прекрасно, пускай расслабиться до невозможного предела. А потом Эдвард нанёс удар, болезненный такой.
Он лишь сидел молча весь разговор.
— не меняется — подтвердил он

    — Моя идея. — тягуче-медленно произносит мужчина, словно пробуя слово на вкус. — Верно, я всегда был с тобой рядом. Однако некоторые вещи жажду услышать из твоих уст. — тихое дыхание сопровождает задумчивость Эдварда. Он понимает, что что-то тут не так, и говорят странные витиеватые фразы. Пятна? Почему пятна, где образы? Или солист не выходит из состояния наркотической эйфории, созерцая мир только одними цветными пятнами? 
    — Наблюдаю. — подтвердил мужчина. — Однако направлял я тебя на другое. Почему ты не закончил начатое? — мягко спрашивает Эдвард. — Почему не провернул нож, когда он утонул в чужой плоти?
    Эдвард пристально смотрел на собеседника, прекрасно понимая, что сейчас можно глядеть как угодно, всё равно не обратят на это внимание. Можно хоть буравить взглядом, который и так слишком тяжёлый для окружающих. 
    — А если я разорву наш контракт, что тогда? — что ещё может сказать Эдвард, если ему совершенно неизвестны условия контракта и тем более он не знает за кого его принимают. Он наблюдает за тем, как игла блеснула в лунном свете, надавила на кожу и скрылась наполовину. — Приятно? — бесстрастно обращаются к собеседнику. 
    Вот только какой смысл угождать всем и терять себя? Настоящий подвиг - дожить до старости, не растерять своих убеждений и остаться верным своим идеям. Никому и никогда не угодишь, только усилишь голод: если угодил в одном - значит надо и в другом, третьем, пятом, десятом. Люди обычные паразиты на теле друг друга, на каждого паразита крови не хватит. 
    Не мешают, а могли бы помешать ответить. Даже с удовольствием этому помешали бы. Даже нарисовалась фантазия, где он вмешался в разговор, делая и без того тяжёлое существование солиста ещё более невыносимым. Именно когда в трубке слышались чужие стоны и шумное дыхание, невольно Эдвард увидел в своей голове как наяву: солист открыл двери, достал пачку презервативов, а потом... Эдвард даже мотнул головой. С силой ударив себя по щеке, когда солист закончил разговор, чтоб хоть немного прийти в себя. Он видел затуманенные глаза вокалиста, и то, как задирают юбку, а потом... чужой язык проходится по плоти. Снова удар по другой щеке, чтоб вынырнуть из омута воспоминаний и мигом всё стереть со своей головы. Что на него нашло? Что ему такое привиделось? Он никогда раньше не мечтал о других мужчинах и тут вдруг это виденье. 
    — Зависимости губительны. — тихим с ноткой хриплого возбуждения голосом произносит Эдвард, прикрыв глаза ладонью, как только одеяло с солиста поползло вниз. Не сейчас, ему не до таких откровений. Он знал, что такое может быть, если сильно зацикливаться на своих жертвах. Ещё не хватало, чтоб и с главарём приходили такие видения, хотя... на секунду пришло и другое видение полового акта, вот только с главарём это сделали битой, не слишком нежно. Да и потом добавили к бите шипы, с удовольствием вслушиваясь в крики и мольбы, наблюдая, как из ануса текут реки крови. 
    — Так ты заметил подарок даже в темноте? Хм, удивительно. Верно, я запомнил эту дату очень хорошо. Там то, что я не успел отдать когда-то. — с печалью в голосе проговорил мужчина всё ещё прикрывая глаза, чтоб не смотреть на обнажённое тело. 
    — Выпью. — подтверждают кивком. — Приготовь моё любимое. — коротко сообщил Эдвард, по тому, что предложат - он поймёт, за кого именно принимают, ведь вкусы группы знает хорошо. 
    Подперев ладонью подбородок, Эдвард ждал своего напитка, пристально вслушиваясь в звон и шорох. Он старался наблюдать хоть мельком за солистом, мало ли, вдруг решит топором голову пробить тому, кто ворвался ночью в покои. Травмирующее движение не осталось незамеченным. И Эдвард поднялся, стараясь двигаться тихо, он подошёл к барной стойке. Всё ещё отворачиваясь, чтоб не смотреть на обнажённого. 
    — Скоро встреча выпускников. Пойдёшь? — спросил Эдвард, мельком поглядывая на нетронутую чёрную коробочку с золотыми пятнышками в виде созвездий, перевязанная алым бантом, где хранится подарок. Откроют ли его? Или он так и останется незаметным?